Читайте на Mountain.RU: Легенды альпинизма. Курт Димбергер Легенды альпинизма. Герман Буль

Предисловие
Джо Симпсон родился в 1961 году в Англии, учился на факультете англистики затем штудировал философию. Позже он полностью посвятил себя альпинизму. На его счету первопрохождения новых маршрутов в перуанских Андах и Пакистане. Симпсон страстный активист во всемирно известном Greenpeace. Горы не относились к нему как к любимцу. Скорее всего он стал излюбленной игрушкой в их руках. Несколько раз, изрядно помяв, горы отпустили его живым обратно. Тем не менее он снова и снова ломится в вертикальное измерение. Его не сдержать. С ещё не сросшимися костями, на костылях он не хочет отказываться от идеи восхождения на Пумори. Поднявшись до первого высотного лагеря он всё же прислушивается к зову разума и разворачивается обратно. Во время спуска в Катманду он узнаёт о гибели своего друга на одной из вершин в Ролвалинге. Он задаётся вопросом, что получает человек от игры с духами и приведениями, имя которой АЛЬПИНИЗМ. Свои мысли на эту тему он излагает в книге «This Game of Ghosts» перевод пары глав из которой я и хочу вам предложить.

Родион Раскольников    

Джо Симпсон
«This Game of Ghosts»
(отрывок из книги)

...НА СОБСТВЕННОМ ОПЫТЕ...
-Почему бы нам не съездить для начала в Доломиты, поупражняться там на скалах, после чего поехать дальше в  Шамони?,- спрашивает меня Ник Роус.
-Хорошая идея,- отвечаю я. «А где в Доломитах?».
-В Кортине- отвечает он мне уверенно,-У меня есть клёвый гайдбук.Мы могли бы сходить вот этот маршрут. И швыряет открытую книжку передо мной на стол. 
-Восточные Доломиты, что ли ?-, говорю я и беру гайдбук в руки, вглядываясь в страничку открытую Ником. 
-Северная стена, маршрут Комичи, на Чиму Гранде ди Лаваредо, 600 метров, VI, А1. А что обозначает VI-я категория у европейцев?
-Понятия не имею. Наверно что-то изрядно трудное, во всём гайдбуке я не нашел категории выше шестой.
-Слушай, а ты уже лазил со слесарней?- спросил я.
-В общем -то нет. Ну я подвисал время от времени, встёгиваясь в крюк или ледобур, но это происходило от того, что я был просто усталым и таким образом отдыхал. Я не думаю, что это особенно сложно. Мы резко просечём всё, и тогда только успевай лесенки вщёлкивать.
Было начало августа, очень жарко. Ни один порыв ветра не освежал моё измученное тело, которое вот уже несколько часов испытывало пытку подъёма по дороге сквозь сосновый лес за Кортиной. Я шел по дороге, которая, я надеялся, приведёт меня к Мизурине. 

В сотый раз перечитал описание подходов к Лаваредо. «Вдоль дороги подняться к озеру. 25 километров...» Ага, понятно. Два часа со скоростью примерно в 5 км/ч дают десять километров. Остаётся.......... о боги........ ещё пятнадцать. А оттуда ещё 2 часа до хижины. Я уничтожен.
Шум мотора поднимающейся машины вырвал меня из кошмара моих мыслей; снизу видно было пробивающийся вверх грузовик. Когда я закрывал гайдбук, мне бросилось замечание автора в конце абзаца, который я только что читал- «... шанс воспользоваться автостопом велик, если вы один и не особо загружен. Кто хочет воспользоваться этим должен стараться выглядеть особенно утомлённым.»
Так как то состояние, в котором я находился уже трудно было назвать утомлённостью, скорее переутомлением, то мне оставалось решить одну единственную проблему: спрятать рюкзак и поднять кверху большой палец вытянутой руки.

Одним мощным пинком я послал рюкзак под ближайший куст. Тёмноволосый итальянец рассматривал меня из кабины. Он был удивлён, так как я стоял на коленях и протягивал молитвенно обе ладони в его направлении; одного большего пальца показалось мне недостаточно. Пришло время забыть о гордости и хвататься за любую возможность!

-Бон Жорно,- залопотал я, -Мизурина.... Лаварееееедо....
-Си, си,- ответил он, и всем своим видом показал, что стоять перед ним на коленях не обязательно. 
Мгновенно реанимировав свою пропавшую жизненную энергию я бросился доставать чугунный рюкзак из- под куста. Как наверно можно было догадаться, этот упырь не собирался сдаваться без боя! Я услышал, что шофёр что- то нетерпеливо прокричал в мою сторону. 
-Всё нормально,- прокричал я в ответ, голову в плечи и со всей дури тяну этого бастарда за лямки. -Уно минуто, грацие, окей.
И тут я услышал как он врубил первую передачу и медленно потянулся в гору. Именно этого момента рюкзак и дожидался, что бы со всей скоростью вылететь из- под куста. Я упал на спину, вскочил снова и со всей нечеловеческой злостью запинал его вновь под тот самый куст. 

В этот момент я вспомнил про уходящую машину и вскинул рюкзак без особых проблем на плечи. 
-Стой, погодиииии!,- закричал я водителю, и побежал машине вслед. Водитель пробормотал что- то в ответ, из чего я не понял ни одного слова, и потянул дальше в гору оставив меня, чуть не плачущего, стоять в пыли обочины. Взорвавшись эмоциями я бежал за ним, показывая средний палец, проклиная его маленький Фиат, его национальность и его мамочку. Потом я развернулся обратно и, налетев на рюкзак, стал его со всей ненавистью, на которую был способен, пинать ногами, не обращая никакого внимания на звук разбившегося стекла где- то в его чреве. Когда я, доведённый до белого каления, стоял на обочине и со злостью попинывал рюкзак, из-за поворота показался чихающий автобус, который, остановившись, открыл дрожащую дверь. Удивлённый этим фактом, я стоял дальше и пялился на чистеньких пассажиров, разглядывающих в свою очередь злобного грязного типа, надругивающегося над собственным рюкзаком. Затянувшуюся паузу нарушил водитель: Мизурина?. Я чуть было не бросился в автобус в готовности расцеловать подошвы его сандалий.
Весьма довольный, я сидел на берегу круглого тихого озера Мизурина, доедал четвёртое мороженное и покуривал самокрутку. Время от времени посматривал на часы. Через пару часов стемнеет. Встав из травы, я пошел к обочине серпантина, где в пыли тусовался мой рюкзак. Подойдя, я дал ему уже беззлобного пинка и развернулся, услышав шум приближающейся машины. 

Через пол часа я выскочил около хижины Лаваредо, а водитель, погудев сигналом и прокричав «чао», поехал обратно под гору. Хозяин хижины, приехавший в той же машине что и я, поплёлся к дверям. Я обернулся и застыл в восхищении, увидев стройные желтые башни из доломита. Крутой осыпной цоколь вёл к вертикальным стенам. Чима Пикколиссима, Чима Пиккола, Пунта Фрида и Античима. Я мгновенно узнал эти типичные силуэты, которые я видел ещё в Эдинбурге на стенах нашего клуба. Снизу башни казались не особенно большими, но я хорошо помню фотку, которая сделана с самолёта и на которой хорошо чувствовалось, что стены возвышаются на триста и больше метров ввысь.
Я пошел вслед за хозяином в хижину и, заказав грехоподобно дорогое пиво, осознал: я в Альпах, что же дальше?
Несколько часов спустя нарисовался чертовски уставший Ник, и мы заказали на этот раз ДВЕ астрономически дорогие кружки пива. После этого он достал внутренний полог палатки, которая находилась у меня в рюкзаке, и мы вместе поставили наш «дом». Забравшись внутрь мы улакались дешевого кианти и провалились в кошмар наших сновидений. 
Так начался наш первый сезон в Альпах. Этот сезон имел сходство с боевым крещением, через которое должны были пройти наши души, опытные по части попадания в серьёзные, подчас смертельно опасные ситуации, но совершенно не опытные по части того, как из этих ситуаций выбираться. 

Я до этого прочитал много книжек на тему того, что Альпы огромны, красивы, ну и отчасти смертельны. Взирая на трёхсотметровую вертикаль «СпиголоЖьалло», что в переводе с итальянского означало «Желтый кант» я вполне осознавал, что Альпы огромны, а вот наличие в них «смертельности» я никак не мог отсюда снизу разглядеть.
Камнепад, гроза, сжигающие нервы дюльфера на сопливых станциях, ледяные незапланированные ночёвки – обо всём этом я много раз читал и в душе, так мне казалось, хотел как можно скорее всё это пережить. Главы этих книг, которые я десятками проглатывал, рассказывали о великих достижениях знаменитых альпинистов в Альпах и Гималаях, они возбудили мою фантазию до такой степени, что мне даже не пришла в голову мысль, что я могу закончить свою жизнь в виде разорванного побитого трупа, являющегося жертвой своей собственной, раздутой до астрономических размеров, амбициозности.
Тони Курц, погибший на глазах спасателей, Жервазутти, который сорвался совершая дюльфер на названном в его честь контрфорсе, Херман Буль, сорвавшийся со снежным карнизом на гребне Чоголизы – всё это были звёзды альпинизма, имевшие за плечами гигантский опыт и немерянные силы.

Маршруты Комичи, которые он сам сравнивал с «траекторией капли падающей воды»; все попытки покорения знаменитых альпийских «Северных Стен» и все актёры Альпинистских Подмостков как Вимпер, Маммери, Меркл на Нангапарбате, Вельценбах, Тенсинг и Хиллари на Эвересте, Кассин на Гран Жорасе, Бонатти на Дрю, Ляшенель, Реббюфа, Террай и Эрцог на Анапурне, Демизон на «Саване», Маззо в героической борьбе на Френейском «Пилластро», Бонингтон, Вилланс и другие - о них всех я читал и мне казалось, что каждый из них был влюблён в свою жизнь, что позволяло им в любой ситуации не расставаться с ней. Я не был уверен, что я на подобное способен. Для меня они были героями и примером для подражания – мне становилось страшно от одного перечисления всего того, что они в своей жизни прошли, всего того чего они достигли!
То длинное и жаркое лето было наполнено опасностями, в которые мы себя легкомысленно ввергли, но оно было наполнено так же ярким и восхитительным чувством- щекотанием нервов и адреналином. Если я вспоминаю то лето я спрашиваю небо как нам удалось дожить до конца сезона, учитывая все те глупости которые мы умудрились совершить. Никогда до, и никогда после, я не ощутил того, что нашел нечто очень ценное, нечто такое, что сделало мою жизнь гораздо осмысленней. С этого момента мне пришлось быстро учиться, многому учиться, потому что я знал ДОРОГИ НАЗАД НЕТ.

Раньше я часто спрашивал себя: для чего я хожу в горы, довольно быстро я перестал это делать. На такой вопрос нельзя ответить, мало того такие вопросы ставят, как правило, только НЕальпинисты.
Ник смотрел на всё проще и прагматичней. Мы оба были невелики ростом, хрупкого телосложения, черноволосы. Но в темпераменте же мы были совершенно разными, Ник был спокойным флегматичным юношей. Его доброта и терпеливость была хорошим противовесом моей холеричности и подчас вредности. Он знал о знаменитых стенах и читал о великих альпинистах не меньше чем я, но он оставлял свои мысли на этот счёт всё больше для себя. Поэтому и я прятал всю свою неуверенность за маской спокойствия и самоуверенности. Если я предлагал тот или иной маршрут, я никогда не признавался что мной управляют амбиции, я пытался вдуть Нику в уши, что восхищен эстетической красотой линии..... верил ли он мне?
Этот факт немного волновал меня, может это самовлюблённость? Мне хотелось ходить только крутые знаменитые маршруты, только северные стены, только громко кричащие имена. Я таскал с собой список маршрутов, и, скрывая его от друзей, пытался как можно чаще перечёркивать легендарные названия крестиком, после их прохождения. В то время мне хотелось стать знаменитым альпинистом, «мужчиной из стали», самовлюбленность и чувство гордости толкало меня вперёд. В то время я ещё не мог представить себе, что никогда не стану таким, каким я представлялся себе в воспалённом воображении. С другой стороны мне казалось, что в этих установках есть нечто постыдное, поверхностное, и я не хотел быть таким.

Наверное, всё дело было в моём честолюбии, оно получило вдруг пищу в виде сложных маршрутов и опасных мероприятий, но моё католическое воспитание говорило о том, что честолюбие не есть добродетель. Честолюбие было греховным. 
Поэтому я и говорил всем, что руководствуюсь красотой и логичностью линий, что в принципе, не было такой уж неправдой. Сути это не меняло- это была лишь отговорка, в попытке скрыть истинные внутренние мотивы. 
Для чего ещё я лазил в юношеские годы «Скриин» на Гленкоу и при этом чуть не лишился жизни? Но и эта мысль не была удобоваримой. Я знал, что альпинизм чертовски опасен, и одна мысль о смерти заставляла меня цепенеть от страха. И если уж я рисковал своей жизнью, то мотивы должны быть красивыми и благородными, а не какое- то самолюбование! Я отогнал от себя эти мысли, во всяком случае, те, которые не были мне приятны и начал жить с ложью. Прошло совсем не много времени, как я уже не мог отличить эту ложь от истины. Я потерял ориентиры, и уже не мог вспомнить, почему я вообще пошел в горы. Я мог вспомнить, что мне это было приятно - восходить на вершины.... сначала чертовски приятно.
Наше начало было очень осторожным. В гайдбуке стояло: «Начинающим скалолазам можно порекомендовать маршрут по канту Дибоны, очень органичная возможность прочувствовать породу, характер скал и чудовищную глубину падения, так присущую этим горам.» Маршрут был пройден уже в 1909 году, в соответствии с чем мы подумали, он не может быть особенно сложным – опасное заблуждение, как выяснилось позже. Маршрут был 650 метров длинной, в пять раз длиннее чем самый длинный маршрут который мы ходили до этого и перманентно IV категории. По английской шкале IV означает совсем простой рельеф, преодолеваемый почти без страховки. 

Мы покинули палатку ещё до восхода, каждый снаряжённый фляжкой с водой и парой конфет для дозаправки энергии. В гайдбуке стояло что- то вроде пяти часов на прохождение маршрута, в соответствии с чем мы и подготовились. Восемнадцать часов спустя мы сидели на полочке в верхней части канта и начали понимать, что придётся здесь же ночевать. Нам понадобилось 15 часов на «четырёхчасовой» маршрут. Скалы были частично разрушены, частично очень даже ничего. По ходу мы поняли, что чем сложнее участок, тем он более монолитен. Масса связок проносилась галопом мимо нас, в то время когда мы очень надёжно страховались и закладывались на каждой возможной трещине. Мы привыкли ходить так в Англии, но на этом канте до нас дошло, что единственный метод пройти этот кант за 4 часа это прохождение большей части простых участков одновременно. Перед самым выходом с канта маршрут траверсировал вправо на отрицаловку, которая находилась непосредственно над 400-метровым обрывом нависающих желтых скал. Такого я ещё не переживал, и в мгновение ока «смешной» кант III-IV категории превратился в суровое мероприятие.
Я не мог оторвать глаз от зияющей пустоты под моими туфлями. Четыреста метров звенели и притягивали к себе всё моё существо почти ощутимым магнетизмом. Не в силах оторвать тело от скалы я медленно, проскрёбывая грудью стену, продвигался траверсом в сторону гигантских нависающих зеркал. К тому моменту, когда Ник подлез снизу, у меня уже во всю дрожали коленки. Ника же характеризировал застывший взгляд широко раскрытых глаз. 
-Святая Богородица...Скорее валим отсюда!

Я был несказанно рад, что Ник был на очереди идти забойщиком. Это чувство пропасти было парализующим волю фактором. Я не мог ни о чём думать, кроме того, какой бы конечностью ещё схватиться за скалу. 
Поднявшись к вершине, мы потратили битый час на поиск маршрута для спуска в долину. Со всех сторон нас окружали покрытые вечерней тенью пропасти. Мы были очень рады обнаружить шлямбур со спусковой петлёй, хоть в гайдбуке и стояло нечто о «простом классическом спуске». Кто- то спускался здесь и до нас. Был ли этот маршрут безопасен? Был ли наш предшественник умнее нас?
С сумерками начался ледяной дождик. Идти дальше не было смысла. Начитавшись описания этого «простого» скального маршрута мы не удосужились взять с собой налобные фонарики и теперь лазили в темноте в поисках спусковых крючьев. Большинство из них были изъедены ржавчиной и очень ненадёжно выглядели. Я с беспокойством проводил Ника в темноту кулуара наблюдая, как неприветливо прогнулся единственный крюк, на котором мы организовали дюльфер. После более точного знакомства с последним, я, сглотнув слюну от напряжения, обнаружил, что он вогнан в трещину на какие- то 2 сантиметра. В мгновение ока я выстегнул свою самостраховку из спусковой петли. Если крюк выскочит, то я останусь стоять один и без снаряжения, которое всё лежало у Ника в рюкзаке, на маленькой полочке. 

Слабый выкрик снизу дал мне знать, что верёвка свободна. Ну что же, если он его выдержал, меня и подавно выдержит. Убеждая себя снова и снова в верности этой аксиомы я начал спускаться, стараясь производить как можно меньше рывков. К Нику я спустился уже в полной темноте, смысла спускаться дальше больше не было. Единственным желанием, охватившим меня, было свернуться в клубок, накрыться тёплым одеялом и убедиться, что всё происходящее только дурной сон. К сожалению, тот маленький балкончик, на котором мы находились, ну никак не хотел превращаться в кровать, и места на нём хватило лишь на то, что бы сесть вдвоём и, болтая над обрывом ногами, дрожать от промозглого холода. 

В пять часов утра, когда боги в садистском кураже опускают температуру ещё на пару градусов, прекрасно зная, что несчастные создания именно в это время особенно обессилены от неудобств ночного бдения, я с ненавистью думал о своих романтичных представлениях на счёт «приключенческих ночёвок и оторванных восхождений.»
На утро, спускаясь по булыжникам осыпи я больше не разговаривал: слишком сильно прибивала усталость к земле. Я не в силах был думать ни о чём кроме горячего сладкого чая и сна в тёплой палатке. Огромное количество спагетти с томатным соусом запиханное грязными пальцами в рот согрело наши желудки и души изнутри, и в голове появилось все заполняющее чувство удовлетворения от недавно пережитого приключения. 
Кое чему мы на этом восхождении научились, -сказал я, протягивая руку к початой бутылке красного.
-Да, мы бездарны…
-Точно..., а ещё медлительны…
-И чересчур много страхуемся..
-Угу, а ещё у нас проблемы с высотой...
...и с дюльферами...
... и с холодными ночёвками.
Мне интересно что все эти типы о нас подумали, - сказал Ник.
Мы взглянули друг на друга и взорвались приступом хохота, представляя, как мы странно выглядели в глазах проносящихся мимо связок.
-Но вся эта история доставила нам в конце концов истинное удовольствие... или нет?
-Задним числом безусловно, - ответил я, потягивая терпкое Кианти.

Пару недель мы поднимались и спускались по сыпухам, проходя всевозможные маршруты на массиве Лаваредо. Наш взгляд прояснился. Мы пролезли «Спиголо Жьялло» и были в восторге от того, что он показался нам простым (VI). Мы дюльферяли без каких- то происшествий и, как правило, уже после обеда возвращались обратно в палатку. После прохождения маршрута «Дюльфера» мы научились избегать разрушенные участки. Во время прохождения системы трещин «Пройса» нам очень деликатно напомнили о смертности всего живого. На маленькой, воздушной полочке, 200 метров над землёй мне бросилась в глаза латунная табличка. На ней было выгравировано имя и возраст: 19 лет. Ниже стояли две строчки по-немецки:

Gestorben durch Steinschlag
Kleine Zinne und doch so groß

Что там написано? - спросил меня Ник, поднявшись за мной на станцию. 
Я перевёл ему смысл выгравированного: Погиб под камнепадом; Малейший Зубец но тем не менее так огромен» 
Ого, - сказал он, и с подозрением оглядел возвышающиеся над нами желтые стены.
-А какое отношение к этому месту имеет Малый Зубец?
-Ну понимаешь, итальянцы называют этот массив Тре Чиме ди Лаваредо, немцы зовут их Драй Циннен, мы находимся на вершине Чима Пиколлиссима, что обозначает Малейший Зубец. То есть предложение на табличке звучит так: Малейший Зубец но так огромен, то есть серьёзен и не стоит его недооценивать. Понимаешь, что я имею в виду?
-Да, - говорит Ник, - нам нужно как можно скорее валить отсюда!

На следующий день мы сходили маршрут на юго-восточной стене Пунты Фрида (VI+). На это у нас ушло на один час меньше, чем было написано в гайдбуке. Вернувшись к палаткам мы с яростью обнаружили что коровы, мешавшие нам всю ночь спать шумом своих идиотских колокольчиков, растоптали вход в палатку и порвали рогами наружный тент. Мы отремонтировали тент и поставили нашу палатку вновь на то же самое место. Не успели мы закончить ремонт, как налетел холодный фронт и в течение нескольких минут покрыл всё окружающее пространство слоем снега в несколько сантиметров толщиной. Остаток дня и всю ночь напролет валил снег. На следующее утро мы вылезли из палатки и с удивлением обнаружили 30 сантиметров свежего снега. Я попробовал своими замёрзшими корявыми пальцами поджечь поддон примуса, в котором уже плескалось изрядное количество бензина. Во входном симсе палатки лежала полиэтиленовая плёнка, перегнувшись через неё я зачерпнул полную кастрюльку снега - плохая погода имеет и какие- то положительные стороны: нам не надо было бегать за водой. Когда бензин прогорел я накачал его дополнительно и удовлетворённо увидел как загудело ровное синее пламя. Ник всё ещё дрых, натянув капюшон спальника на голову. Когда я, набрав снега, тянулся обратно в палатку мой локоть соскользнул на плёнке и сбил металлическую канистру на бок. При этом я даже не попытался её удержать. Я с ужасом увидел, как брызги из упавшей канистры достигли горелку. Сначала было тихо и я уже надеялся на лучшее, но вот прозвучал громкий хлопок и всё вокруг, включая плёнку и канистру вспыхнуло весёлым пламенем. Моя двухнедельная борода, брови и часть шевелюры сгорели как сухой хворост. Первая реакция – бежать вон из палатки. Я прыгнул рыбкой через пламя и приземлился мордой в снег.
Вдруг я услышал сдавленный вопль за моей спиной. Обернувшись я увидел мечущийся кокон никовского спальника, который я ясно мог разглядеть за языками бушующего пламени. Шнур капюшона был туго затянут, из отверстия выглядывал лишь его загорелый нос. Проснувшись от взрыва, он почувствовал духоту дыма. Спеленатый в спальнике, он должен был проявить чудеса выдержки для того, что бы сориентироваться, найти узел шнура и распустить его. 
На мгновение я замер вперившись в Ника взглядом. Всё произошло так быстро, что я не мог понять происходящее. К счастью земля была покрыта снегом, который я и начал как прилежный бульдозер запихивать в палатку. После того, как пламя погасло я пролез к Нику и обнаружил что его нигде нет. 

-Ник?
-Какого чёрта ты здесь вытворяешь? - прозвучал его вопрос снаружи.
-Как ты умудрился выскочить наружу?
Я высунулся из палатки. Рядом с ней стоял Ник, всё ещё в спальном мешке с ножом и палкой салями под мышкой. 
-А ты как думаешь? - ответил он желчно.
-Чтооооо! Ты разрезал нашу палатку? Снегопад будет идти ещё пару дней, а ты угробил наш бивак!» 
-Мне это показалось лучшей альтернативой к самосожжению!
-Но! Но ведь я потушил огонь!
-Послушай, сначала был взрыв, после этого стало нестерпимо жарко, я думал, что ты тоже в палатке.
Он вылез из мешка и приблизился к палатке, что бы провести инспекцию дымящихся пологов. 
-Я опрокинул канистру с бензином, сказал я тихо- я забыл её закрыть.
Несколько часов мы штопали замерзающими, не гнущимися пальцами, дырки от ножа, пока не догадались пойти в хижину и доделать всё в тепле. 
Отдохнув и набравшись опыта, мы решили попробовать «Комичи» на северной стене Чимы Гранде. Мы пошли под стену взглянуть на предстоящий маршрут. Первые триста метров перманентная отрицаловка, хоть мы и знали что этот маршрут уже не раз пройден свободным лазаньем, мы почувствовали себя не очень уютно вблизи этого кошмара. Мы даже не думали о подобном, поэтому сразу настроились на лесенки и крючья и долгую долгую работу.
Мы как раз поднимались по снежному останцу к стене, когда услышали за спиной тонкий свист и похожий на выстрел хлопок. 

-Что это было?
-Я не уверен, но...- Ник замолк, впялившись на небо, и я заметил как у него вываливается челюсть. Я взглянул вверх и увидел, что небо покрылось какой- то рябью. 
-Камнепад! - заорал он и прикрыл голую голову раскрытым гайдбуком. 
Низкие урчащие звуки и тонкий свист приближались сверху. Шум булыжников, вррррм врррм врррм, набравших на сотнях метров свободного падения сумасшедшую скорость, угрожающе приближался. Сухая очередь, как из крупнокалиберного пулемета, на сыпухе за спиной заставила двигаться мои отнявшиеся от ужаса ноги. Тремя прыжками я преодолел последние метры снежника. Не думая ни о чём, я прыгнул в ранклюфт между снежником и скалой, пытаясь защитить голову руками. Я провалился на полтора метра в глубину трещины и сгруппировался на её дне. После окончания бомбардировки я попытался вылезти обратно.
-Ник! Всё нормально?
-Да всё нормально. Стена так далеко нависает, что вся хренота упала метров 20 за нашей спиной.
Приподнявшись на локте, я почувствовал мерзкую вонь, идущую от места куда я упал. Я посмотрел вниз и увидел кусок туалетной бумаги ржавого цвета и раздавленную кучу экскрементов под моим локтём.
Вот чёрт..., я приподнял руку и брезгливо держал локоть на дистанции от своего тела. Я посмотрел вниз, под моими коленями было раздавлено ещё больше дерьма. Когда я поднялся на ноги весь рандклюфт наполнился катастрофической вонью из раздавленных куч. Моё горло душили рвотные спазмы.
-О нет! Я не верю в это! - Ник рассмеялся при виде моей измазанной дерьмом одежды, декорированной во многих местах обрывками туалетной бумаги. В паническом страхе перед камнепадом я нашел единственное укрытие, которое к сожалению использовалось альпинистами для освобождения сокращающейся, от предстартового возбуждения, прямой кишки перед началом восхождения. В дополнение ко всему что я получил, вылезя наружу, я понял, что камнепад практически не мог нам навредить. 
На пути обратно к лагерю Ник держался на некотором расстоянии от меня. 

Три дня спустя мы валялись на полянке перед палатками и с удовольствием обмусоливали впечатления от трёх дней тяжёлой работы на «Комичи». Мы были вынуждены заночевать два раза на стене. Не смотря на неудобность ночёвок мы с восторгом о них вспоминали. Ведь мы были на одной из «Пяти великих альпийских стен!» Может это и была самая безопасная и короткая из всех пяти, но нам это было не важно.
Пока мы висели на стене, возле нашего лагеря обосновались ещё пара студентов из Оксфорда. По нашему возвращению они выспросили у нас все подробности о маршруте. Они хотели сходить северную стену Лаваредо перед отъездом в Шамони. Мы рассказали им, что имеет смысл заночевать на террасе перед маршрутом, что бы с утра быть первым на стене.
Пару недель я встретил одного из оксфордцев и он рассказал мне, что они сходили маршрут, но чуть было не погибли.
Его напарник как раз вышел с нависающей нижней части на наклонные, покрытые «живьём» полки. Когда он искал место для станции ему попался здоровый каменюка, который показался ему достаточно надёжным. Он накинул на него двухметровую петлю, вщёлкнулся и организовал страховку для своего напарника. 
Второй поднимался наверх, выщёлкивая одну оттяжку за другой, пока между ними не осталось ни одного пункта. Вдруг сверху прогремел камнепад и верёвка, уходившая к верхнему альпинисту ослабла и выскользнула вниз мимо второго, повисла петлёй в воздухе. Каменюка, на котором была организована страховка вдруг начал соскальзовать по полке вниз. Петля натянулась и потащила перепугавшегося первого к краю пропасти. Так как стена была очень крутой он видел за краем только пустоту и далёкую осыпь триста метров ниже. 
Между альпинистами не осталось промежуточных крючьев, которые могли бы послужить спасительной соломенкой. Второй находясь ниже на отрицательной стене увидел только чёрную тень, вылетевшую из за края и бесшумно пролетевшую за его спиной в пропасть. Одно мгновение второй альпинист думал что это тело его партнёра, он инстинктивно напрягся в ожидании рывка. Рывок не последовал.
Когда он поднялся к станции он увидел своего друга, вцепившегося побелевшими от напряжения руками в скалу. В последний момент страховочная петля выскользнула из- под камня и оставила его в этом мире. Мы с восторгом выслушали историю их неудач, не потому что радовались их невезенью, а потому что такие неприятности на этом маршруте нас не подстерегали. 

После моих неудачных попыток путешествовать по Италии автостопом мы решили добираться до Шамони железной дорогой. Это было очень долгое и запутанное путешествие, большей частью в коридорах сидя на рюкзаках. Нам пришлось пересаживаться в Бользано, Тренто, Вероне и Турине. Один раз мы выскочили в полной уверенности что должны пересаживаться, но, побегав по перрону галопом узнали от проводника что на этом же поезде поедем дальше. Он покатился дальше на Болонью и потом по головной магистрали на Турин. Когда мы подъезжали к Болонье поезд замедлился до темпа пешехода, а потом, задрожав всем телом, и вовсе остановился. Целый час он стоял в адской жаре без движения. В тот момент когда мы уже хотели расспросить проводника о причинах остановки поезд тронулся и не останавливаясь у перрона проследовал через город. С удивлением мы увидели, что половина вакзала, кассы и зал ожидания лежали в руинах. Жандармы осторожно обыскивали обломки, а на пероне можно было разглядеть тёмные пятна крови. Двенадцать часов раньше вокзал был подорван террористами, это стоило жизни 80 людям. Поезд медленно прошел дальше, а пассажиры так и отстали стоять застыв у окон. 
Шамони точно соответствовало моим представлениям. Монблан и Игюйс, ледопады и красные скалы возвышались над романтично построенным посёлком. Горы были гораздо выше доломитовых башен из- под которых мы только приехали. Концентрация альпинистов со всего мира была невероятно высока! Они ежедневно ходили на десятки сложных маршрутов, посёлок гудел как разворошенный улей. Вертолёты урчали непрерывно, снабжая продуктами высокогорные приюты и транспортируя стройматериалы к новым подъёмникам. Кроме того, они без остановки вывозили пострадавших. 

Такое огромное количество первоклассных альпинистов искажало реальность. Во всех других альпийских районах случается гораздо меньше ЧП чем здесь, но это происходит потому что нигде в мире не совершается ежедневно столько восхождений. Летом в долине Шамони, называемой часто «столицей всемирного альпинизма», гибнет примерно человек в день, и только дьявол знает сколько тяжело раненых спускают спасатели вниз. Мы пошли в сторону от города к кемпингу «Снеллс Филд», знаменитому тем, что на нём тусовались бедные альпинюги со всего мира. Он был на не легальном положении и в соответствии с этим ничего не стоил. На поляне в лесу гудел новый Вавилон. Все у кого не было денег составлял этот неугомонный народец – британцы, испанцы, австралийцы, немцы и американцы. Правда, я ни разу не видел там французов. Хотя нет, французские полицейские регулярно устраивали облавы на этот лагерь, вооруженные дубинками и слезоточивым газом они устраивали настоящие бои со сливками интернационального альпинизма. Несколько раз они пытались изжить этот лагерь, но накрытые полиэтиленом «дворцы» безупречно выдерживали любую осаду. 
Мы поставили нашу палатку рядом с весёлой компашкой из Бристоля. Из соседней палатки вылез красивый гибкий парняга и прошел к скрытому за ёлками валуну. Я пронаблюдал как он элегантно пролез нависающий болдер и легко спрыгнул на землю. Он двигался гибко и гладко без пауз от одного зацепа к другому. Всё это было похоже на сцену из балета. 
-Вот это класс! - сказал Ник, отвлёкшись от сортировки нашего снаряжения. 

-Это Эрни Стрепкенс
-Правда?
Я увидел как он перешел к следующему маршруту и с лёгкостью танцора пошел по нему, сердце уколол лёгкий шип ревности. Я уже часто читал о его искусстве скалолазанья в многочисленных альпинистских журналах. Он был знаменит и популярен, особенно на юго-западном побережье. Неделю позже я проводил взглядом уходящего с полным рюкзаком Эрни. Он собирался пройти один из маршрутов на стене Бренва соло. С тех пор его больше никто не видел. 
Когда его друзья забеспокоились они пошли к спасателям и поделились с ними своими опасениями. После короткого полёта под восточную стену Монблана спасатели свернули акцию. На просьбу предпринять ещё одну попытку они ответили отказом, обосновав это отсутствием информации о том, какой именно маршрут он собирался пройти. Друзья Эрни скинулись и приватно оплатили вертолёт, но и это не помогло им в поисках следов пропавшего друга.
Когда бристольцы уехали, на их место поселилась приятная молодая парочка из Мюнхена. Через неделю, спустившись после прохождения контрфорса Кордье на Гран Шармоц мы увидели, что парня успокаивают его друзья. Как выяснилось он решил сходить со своей подружкой короткий скальный маршрут на Иги де Л’М. на спуске они перепутали кулуары. По его решению вибрамы были оставлены внизу под маршрутом; вместо них на ногах были лёгкие скальные туфли с гладкими подошвами. Когда они попытались спуститься соло по обледенелым плитам девчонка соскользнула и, пролетев мимо него исчезла за перегибом. Когда он на конец спустился к ней она была мертва. 
Он выглядел убитым и пустым, он упрекал себя в ее смерти. Это несчастье очень впечатлило нас, особенно тот факт, что их палатка стояла точно на месте где до этого жил Эрни. Три ночи подряд он страдал кошмарами и под утро громко взвывал, мы долго держались, но под конец, потеряв всякое терпение посоветовали ему закрыть свою пасть. К нашему облегчению он отбыл на следующее утро в Германию. Постоянное напоминание о тех сторонах альпинизма, о которых мы очень неохотно вспоминали, было неприятно.

Это было не единственное, что напоминало нам о реальных опасностях. Хоть я и знал, что нашел в горах мой сказочный и переливающийся мир, я понимал, что у этой медали есть и другая сторона, и боялся, что мне придётся пережить с ней тесное знакомство. Спасательные вертолёты постоянно пролетали над нашим лагерем и приземлялись на полянке, на берегу Арвы в нескольких сотнях метров от наших палаток. В мой первый день в Шамони я случайно вышел к маленькой хижине с шиферной крышей на краю посадочной площадки, к которой вела грунтовая дорога из посёлка. Когда я шел к этой хижине я услышал шум ротора приближающегося вертолёта. Он заложил острый вираж и быстро, но филигранно сел на траву. Только сейчас я заметил красную скорую помощь стоявшую за хижиной. Один санитар подбежал, наклоняясь под ротором к вертолёту. Он разговаривал, интенсивно жестикулируя, с пилотом. Один альпинист, одетый в беседку и обвязку вылез из кабины. Его рука была в шине привязана к телу, а остекленевшие глаза смотрели в пустоту. Санитар стал задом отходить от кабины держа при этом ручки носилок в руках. Бортинженер вылез из кабины, держа в руках другой конец носилок. Когда они в спешке проходили мимо меня, я увидел голову человека, безвольно качавшуюся из стороны в сторону в такт шагов. Его глаза были открыты и безжизненны. Я вернулся в лагерь, переполненный неприятными предчувствиями.