Байки из медпункта альплагеря "Мижирги". Детектив. / Творчество / Люди и горы / Mountain.RU

Автор: Дарья Матвеева, г. Москва

Байки из медпункта альплагеря “Мижирги”

Все описанные ситуации, имена, географические названия и описания маршрутов вымышлены, и их совпадения с реальными случайны. Все фактические и логические ошибки отвечают творческому замыслу автора. Использованы фрагменты произведений О. Малышева.

Глава 1

Кто такая Масяня, я вспомнила сразу. Она заявилась в медпункт в первый же день смены с кошмарной головной болью. Попытка поставить диагноз “горняжка” Масяню оскорбила. Никакой горняжки у нее быть не может, она полжизни проводит на высоте 4,000+ и может сделать любой шеститысячник вообще без акклиматизации. Скорее всего, у нее ПМС, а завтра ей выходить на Шхару. Девушку надо было спасать. Я снабдила ее анальгином, стараясь не выдавать мучившей меня зависти. Масяня выглядела именно так, как должна выглядеть настоящая альпинистка – коротко подстриженная, худая, мускулистая, с дочерна загорелым лицом и с ног до головы упакованная в North Face.

В благодарность за таблетки и участие Масяня рассказала, что на Шхару они собираются с двумя ребятами из Питера и с одним москвичом – вместе они раньше не ходили и познакомились на gora.ru. Основных персонажей с “горы” я знала практически всех, особенно тех, кто летом приезжал в лагерь. Питерцы, с которыми Масяня собиралась на Шхару, были моими хорошими приятелями.

Если совсем честно, то с одним из них, по имени Мамунт (иначе как Мамунтом его не звал никто и никогда, ну, может, за исключением родной мамы и гаишников. Мама и гаишники звали его Игорем... отчества не помню), ну так вот, с этим самым Мамунтом прошлым летом у нас случился короткий и бурный роман. Роман начался вечером после возвращения Мамунта с Большой Стены с пробитой камнем щекой. За те пятнадцать минут, пока я зашивала ему щеку, а он развлекал меня байками про то, как они дюльферяли с километровой стены и глиссировали на лавине, мы так прониклись друг другом, что у меня начала дрожать иголка в руке, а Мамунт совершенно позабыл про пиво и друзей, ждавших его в баре. До сих пор не понимаю, как мы в ту ночь не разнесли крохотное помещение медпункта, и как я с утра еще была в состоянии собирать медицинские справки у новичков, спасать несчастную повариху с ожогом второй степени и даже совершенно хладнокровно делать перевязку Мамунту, который то целовал меня в живот, то жалобно стонал и закатывал глаза, когда в медпункт входили посторонние.

Кента и постоянного напарника Мамунта, Димку, звали Шумахером – за скорость, с которой он водил машину, пролезал восемь плюс он сайт, напивался, менял девушек и места трудоустройства. Скалолазом Димка был потрясающим, что нарушало все законы физики и аэродинамики. Внешне Димка был похож на Карлсона в его лучшие годы. Оставалось только предполагать, что под дранным гортексом у Димки скрывался пропеллер, который активировался при контакте димкиного пуза со скалой. Чего точно не было в димкиной аэродинамической системе, так это тормозов – Шумахер не ведал не только страха, но и малейших сомнений в себе, в своих физических способностях, в своем невероятном обаянии. Понятий “непроходимые скалы”, “редпойнт” и “неприступные женщины” в словаре Шумахера не было.

Мамунт с Шумахером ходили вместе с институтских времен. В их активе была зимняя Ушба, Пик Коммунизма (где Мамунт сорвался, сломал два ребра, заработал отек легких, и Шумахер двое суток тащил его вниз, пока не подошли спасатели), позапрошлогоднее первенство на чемпионате России по альпинизму и много всего такого, о чем пишут на главной странице “горы”.

Так что Масяне с напарниками повезло – должно быть, и им с Масяней тоже, потому что Мамунт с Шумахером отличались разборчивостью, с кем попало не ходили, а если и случалось пообещать очередной барышне романтическое восхождение на неприступную вершину, то ограничивались они какой-нибудь двоечкой-троечкой, куда затаскивать девушку было не очень тяжело. А тут шестерка! Куда как легче забежать на нее вдвоем, и зачем им понадобилась компания, да еще и состоящая из двух незнакомых с ними и друг с другом людей, было совершенно непонятно.

Впрочем, об этих мелких странностях я помнила недолго. Лагерь быстро опустел, народ поселился на хижинах, поближе к маршрутам, и спускался вниз максимум на пару дней – отъедаться и зализывать раны. Я, не покладая рук, штопала и зашивала, вправляла вывихи, накладывала шины, выдавала убойной силы средства от поносов и читала лекции по первой медицинской помощи новичкам с горящими энтузиазмом глазами. Лето, слава Богу, начиналось без несовместимых с жизнью травм и спасработ. Единственным серьезным случаем пока был аппендицит, который случился у одного разрядника на выходе; несчастный даже сам спустился в лагерь, но за это время аппендицит обострился, и пришлось вызывать вертолет и эвакуировать пациента в районную больницу в Недогорск, где ему срочно и успешно сделали операцию. Больной, которого звали Костик, выписался через два дня и даже вернулся в лагерь, потому что он планировал провести в горах все лето, делать в родной Одессе ему было все равно нечего, и он решил хотя бы подышать целебным воздухом альпинизма. Меня Костик явно зачислил в свои спасительницы, ходил кругами вокруг медпункта, порывался мне помочь, набирал для меня на окрестных склонах душицу, грибы и малину. Ухаживал, в общем. Привязанность его оставалась безответной, потому что студенты, да еще и восторженные студенты, меня интересовали значительно меньше, чем горы, и все мои чувства и мысли были устремлены туда, вверх. Начальник альплагеря, человек строгий и ответственный, не пускал меня ни на один выход дальше чем в двух часах ходьбы от “Мижирги”, справедливо утверждая, что не может оставаться в разгар смены без врача.

Но ура! Мне повезло – в лагерь приехал московский инструктор-врач, и поскольку водить ему было временно некого, я упросила его заменить меня на четыре дня, сломила сопротивление начальника, за пять минут собрала рюкзак и рванула в сторону Верхней Хижины. Верхняя Хижина находится за ледником, часах в шести ходьбы от лагеря, и оттуда начинаются многие интересные маршруты. В мои планы входили Селла и Гестола, и я была уверена, что на Верхней Хижине найду себе компанию для восхождений. Костик увязался за мной. На восхождения ему было, разумеется, нельзя, потому что шов мог запросто разойтись, но пройтись километров двадцать по леднику я, как врач, не могла ему запретить.

Мы вышли из лагеря после обеда. Дождя не было, и даже временами проглядывало солнце. Мы быстро миновали зеленые склоны и голубые озера Миссис Кош и ступили на ледник. Язык ледника тянулся вперед, насколько хватало глаз, подпирая склоны лежащих рядом гор. Посреди ледника возвышались огромные каменные глыбы, которые скатились неизвестно откуда в незапамятные времена. Ледник, по свидетельству старожилов лагеря и гляциологов, быстро подтаивает, отступая за год на сто-двести метров. Если так будет продолжаться, то лет через двести до самого подножия Большой Стены будет расстилаться зеленая травка... или что там останется на месте ледника? И не придется больше топать часами по грязно-серому бесконечному полю, вперив взгляд в белоснежные вершины и пыхтя под неподъемным рюкзаком. Жаль только, что через двести лет топать по тому-что-останется-на-месте-ледника будет кто-то другой.

По пути я знакомила Костика с местными достопримечательностями –останками вертолета (вертолет разбился лет сорок назад при строительстве Верхней Хижины), широкой трассой, прорытой прошлогодней лавиной на одном из окрестных склонов, и местом съемок видеоклипа “Кавказской симфонии” группы Tequuilajazzzz. До Верхней Хижины мы добрались затемно. Верхняя Хижина представляет из себя неуклюжее, но прочное деревянное сооружение, внутри которого помещается два уровня нар, большой стол и склад разной спасательной амуниции. В хижине могут спокойно переночевать сорок человек, но спасатели, для которых хижина и была построена, считают ее своей священной собственностью и не очень-то гостеприимно встречают желающих переночевать в обители. Потусоваться и чай попить, особенно вернувшись с восхождения – этот пожалуйста, а вот на ночь, друг, ставь палатку на ровной и обширной площадке перед хижиной. Поэтому в сезон серо-бурая хижина окружена скоплением палаток самых веселых расцветок, шипит одновременно пятнадцать-двадцать горелок и бренчит пара гитар. Еще не ушедший и уже вернувшийся народ греется на солнышке (когда оно есть), травит байки, проводит сравнительный анализ снаряжения и учит уму-разуму молодых и зеленых альпинистов и особенно альпинисток. Пользуясь привилегией врача, я решила не ставить палатку. Друзья-спасатели встретили меня обжигающим, и как всегда, слишком крепким и сладким чаем и последними новостями о том, кто где идет, кто куда дошел, и кто откуда спускается.

Четверка Мамунт-Шумахер-Масяня-москвич только что выходили на вечернюю связь. Оказывается, предыдущие несколько дней они провели на Хижине, совершая тренировочные выходы, и стартовали на Шхару только сегодня – мы разминулись буквально на полдня. У них все хорошо, они собираются заночевать на стене. Я подбила одного из спасателей сходить со мной на Селлу; мы договорились стартовать через день, и я со спокойной душой провалилась в сон.

К сеансу утренней связи я прислушивалась в полусне, пока не услышала имя Масяни. Сон сразу пропал, а в теплом спальнике стало вдруг очень холодно. Масяня улетела. Улетела во время ночевки, метров на триста вниз, шансов, что она жива, ноль, оставшаяся тройка собирается спускаться ее искать, просят, чтобы мы вышли навстречу. Я даже не вспомнила о несбывшейся Селле. Здоровый цинизм – бесценное профессиональное качество. Люди, а особенно альпинисты, часто умирают, и невозможно плакать о каждом – сердце и нервы не выдержат. Но Масяня – я так хорошо помнила нашу встречу в медпункте. С такими девушками никогда ничего плохого не случается. У них не бывает травм и неудачных восхождений. Они безупречно владеют техникой страховки и не могут так вот сорваться и улететь во время относительно безопасной ночевки. Да еще и когда находятся в компании Мамунта с Шумахером, которые, при всем раздолбайстве последнего, страховались, где опасно – почему и прожили так долго. Оставалось предполагать, что слетел шальной камень, перебил самостраховку, при этом не задев остальных... Ладно, подробности мы узнаем, когда встретимся с ребятами. Мы решили сразу идти к сбросам, искать Масяню. Там мы должны были встретиться с ее напарниками.

Глава 2

Вчетвером (я, двое спасателей и увязавшийся за нами Костик) мы поднялись по морене и вышли на некрутой лед. Мы шли молча, потому что ситуация была непонятной и невеселой, обсуждать ее не хотелось. Костик порывался высказать пару блестящих предположений, но быстро заткнулся. Когда мы подошли к сбросам, описанным ребятами из группы Масяни, был уже полдень. Мамунт, Шумахер и москвич только что спустились и достаточно бестолково бродили между огромными камнями, щебенкой и небольшими открытыми трещинами ледника. Москвича я видела впервые, Мамунта и Шумахера далеко не впервые, но я их просто не узнала. Серые лица, полная апатия, что странно для людей, которые в горах далеко не первых год. Может, дело было в том, что погибла девушка (в том, что Масяня погибла, не было практически никаких сомнений), да еще девушка менее опытная, чем они, девушка, которая им, старшим товарищам, доверилась, а они не сберегли, да и погибла она так нелепо... Москвич держался гораздо лучше. Я его никогда раньше не видела – или просто не помнила. Он был постарше питерцев, лет сорока, щуплый, невысокий, в очках. Они звали его Сергей Николаевич.

Именно он вместе со спасателями быстро взял в свои руки поисковые работы; мы разделили территорию сбросов на квадраты, разбились на группы и стали прочесывать предполагаемое место падения Масяни. Делать это надо было быстро и осторожно, потому что темнело, а сверху время от времени со свистом прилетали камушки. Из лагеря каждые полчаса выходили на связь, начспас был крайне встревожен, спрашивал, не нужна ли помощь. Мы отвечали, что постараемся справиться своими силами.

Масяню нашел Костик. Тело провалилось в неглубокую трещину на удивительно большом расстоянии от стены, наверно, падая, отрикошетило от скал. Костик увидел красный рукав нордфейсовской пуховки и даже не попытался подойти ближе – испугался, дурачок. Напарники Масяни тоже не спешили к месту трагедии; привычные ко всему спасатели сфотографировали тело на месте падения – для следствия – потом достали Масяню из трещины. Теперь настала моя очередь. Я констатировала смерть от многочисленных несовместимых с жизнью травм – у Масяни был пробит череп, сломана шея и на теле было еще несколько глубоких ран. Если кого-то это могло утешить, Масяня погибла мгновенно. Мы погрузили труп в акью и стали решать, что делать – идти обратно на Хижину – это еще три часа ходу по темноте или заночевать где-нибудь в безопасном месте поблизости. Гораздо разумнее было бы остаться и подождать до утра, но все единодушно решили двигаться обратно, несмотря на темноту и усталость. Хотя никто ничего не объяснял, было понятно, что всем хочется провести ночь не под скалой наедине с трупом, а там, где побольше людей, где дадут выпить, и где можно будет залечь на нары и забыться сравнительно спокойным сном.

Обратная дорога была кошмарной. Хотя я не несла акью, я еле передвигала ноги и ничего не видела, несмотря на свет фонариков. В придачу полил дождь, вода противно затекала за воротник, вокруг гремели лавины, ребята мрачно молчали и даже не матерились, поочередно таща акью с тем, что осталось от Масяни – в этот момент мне хотелось навсегда завязать с альпинизмом и проводить все свободное от основной работы время на теплых и безопасных пляжах Анталии. Или Майорки. Или ездить кататься на лыжах в Красную Поляну. Или просто сидеть дома, слушать музыку и пить чай с подругами. Или сутками не вылезать из постели с очередным возлюбленным – вовсе не обязательно альпинистом. Он может быть, например, сотрудником какого-нибудь западного банка, а после работы играть в бильярд или боулинг. Или менеджером, регулярно посещающим спортзал, бассейн и сауну.

Эти приятные мысли помогли мне преодолеть последний взлет на пути к Хижине. Дойдя до Хижины, я повалилась на нары и не шевелилась, пока сочувствующие не подняли меня пинками и не погнали пить чай. Чай пили со спиртом. Помянули Масяню (я старалась не думать о том, куда поместили ее тело спасатели, которые уже тоже вернулись в хижину). Хотя спирт должен был подействовать, по Мамунту и особенно по Шумахеру это было незаметно. Толстого Димку била такая нервная дрожь, что он не мог удержать в руках кружку – даже говорить у него получалось с трудом. Я практически силком вколола ему два кубика реланиума, и вскоре несчастный Димка, в котором невозможно было узнать обычно самоуверенного и непробиваемого Шумахера, заснул, но даже во сне стонал и дрожал.

В хижине повисло молчание. Москвич и Мамунт прекрасно понимали, что собравшиеся в хижине вежливо, но настойчиво ждут подробного рассказа о том, что произошло. И рассказывать придется - несмотря на усталость, спирт и душевную боль. Я подумала, что это похоже на суд присяжных, который прямо на месте, той же ночью, должен был решить – виноваты ребята в гибели Масяни, или случилось несчастье, которое нельзя было предугадать и предотвратить.

Сергей Николаевич начал первым. Оказывается, не случайно они провели несколько дней на Хижине, откладывали выход на Шхару. Их с Масяней связка никак не могла сработаться; Масяня была неплохой скалолазкой, но имела очень отдаленное представление о снежно-ледовом рельефе (что удивительно для перворазрядницы). И хотя Масяня очень старалась как можно быстрее научиться лазить по ледовым стенам (на Шхаре крутого льда хватает), все равно передвижение у них получалось очень медленно. Не все было гладко и между двумя связками. Сергей Николаевич ходил под девизом “лучше перестраховаться, чем недостраховаться”, а на Шумахера этот девиз действовал, как красная тряпка на быка. Шумахер считал, что страховаться до “пятерки” вообще необязательно. Мамунт относился к страховке серьезнее, но слишком верил в себя и своего напарника, чтобы настаивать. Поэтому на совместных восхождениях связки шли с очень разной скоростью. Масяня полностью разделяла принцип Шумахера и на каждом маршруте ругалась с Сергеем Николаевичем из-за того, что он перестраховывается. Она даже предложила поменяться связками – ей ходить с Шумахером, а Мамунту с Сергеем Николаевичем, но мои питерские друзья, неразлучные, как братья Кличко, отказались категорически.

Постепенно связки сработались. В бодром темпе сбегав на Гестолу (Гестола – моя любимая гора на Центральном Кавказе, она видна с крыльца медпункта в “Мижирги”, такая элегантная, такая белоснежная, с вершиной такой нереально правильной формы, что сердце замирает от ее красоты и совершенства... начинаешь понимать мужчин, которые вечно сравнивают горы с прекрасными женщинами), ребята решили, что пора отправляться на Шхару. Большое отличие между Гестолой и Шхарой заключается в том, что на Гестоле нет особо крутых и протяженных стен, ни скальных, ни ледовых. А Шхара – это как минимум двадцать веревок шестидесяти-семидесятиградусного льда, включая нависания, где лед буквально крошится под инструментом, да еще куча сложных микстовых участков.

Маршрут начинается крутым снежником, сразу за которым начинается левый кант бастиона “бутылка”. Опытным альпинистам, типа Шумахера и Мамунта, удается пролезть стену часа за три, быстро пройти скальный участок до следующей ледовой стены, и таким образом заночевать выше лавинного кулуара. Однако в данном случае недостаточный опыт Масяни, да и сам факт наличия двух связок предопределял ночевку на узкой полке под лавиносборником над “бутылкой”.

С погодой повезло: когда четверка стартовала от Хижины часа в четыре утра небо было ясным, светили звезды и было практически безветренно. Шли без фонариков, потому что почти полная луна, огромная и красная, освещала путь не хуже уличного фонаря. Рассвет встречали уже у основания стены. Масяня рвалась идти первой, но ее быстро “задвинули” и вежливо сказали, что нижнюю страховку она будет отрабатывать на учебных маршрутах, а сейчас, родная, серьезное восхождение на серьезную гору, поэтому страхуй получше и ползи быстрее, когда позовут.

-Зря ты так жестко ее одернул, - неожиданно сказал молчавший до сих пор Мамунт. –Ну пролезла бы пару веревок, сама бы второй попросилась. Времени у нас был вагон. А так она до самого вечера была злая и расстроенная и никакого удовольствия от восхождения не испытывала. Так и умерла обиженная, бедняга.

- Вот и ходил бы с ней сам, - огрызнулся Сергей Николаевич. – Ты же знаешь, какая она упертая. Лезла бы, как черепаха, ни за что бы не призналась, что устала, да еще и сорвалась бы в придачу и морду бы мне кошками разукрасила. Я, знаешь ли, не нанимался ей удовольствие на стене доставлять.

- Чего тогда вообще с ней приехал ходить? Ты же с ней до “Мижирги” не разу не виделся.

- А это, Мамунт, не твое дело. Я же тебя не спрашиваю, чего ты с Шумахером согласился с нами ходить второй связкой.

Бывшие партнеры по восхождению явно не испытывали друг к другу большой симпатии, но непонятно, было это результатом трагедии и нервного напряжения, или же дружба не заладилась с самого начала. Мне показалось, что второе – москвич и Мамунт были слишком непохожи. Сергей Николаевич, интеллигентный, педантичный и очень сдержанный, с тонкими чертами лица за очками в тонкой оправе, был, должно быть, старшим преподавателем в какой-нибудь Бауманке (потом оказалось, что он даже профессор, и преподает маркетинг и основы менеджмента в одном из московских экономических ВУЗов). Глядя на него, можно было представить идеальную семью, высококультурную и творческую жизнь (обязательное посещение всех театральных премьер и крупных выставок, душевные посиделки с проверенными друзьями с гитарой и слайд шоу) и большой запас надежности и прочности во всем – как в горах.

Хотя Сергей Николаевич был старше Мамунта максимум на лет на десять, казалось, они принадлежат к разным поколениям. Мамунт не выглядел ни интеллигентным, ни педантичным (хотя в самом деле он был далеко не таким раздолбаем, как казался). Еще Мамунт не был: семьянином (потому что трудно совмещать верность семье с верностью горам и верностью всем красивым женщинам, которые наезжают в эти самые горы), профессором (хотя... возможно все еще впереди... мой питерский друг геолог, и по-моему, тайком пишет диссер) и интеллектуалом (в машине у Мамунта на полную громкость играет или “Ленинград”, или “Ария”, а в тот единственный раз, когда я приехала к нему в гости в Питер, вместо Мариинки мы отправились в кафешантан под названием “Хали-Гали”, где толстопузый конферансье весь вечер травил матерные анекдоты про женщин, москвичей и негров, а культурно-развлекательная программа включала стриптиз, стриптиз, и потом еще стриптиз... ). Ну а если верить пословице “скажи мне, кто твой друг..”, то Шумахер должен был полностью дискредитировать Мамунта в глазах Сергея Николаевича. Хорошо, что Шумахер спал, сраженный лошадиной дозой снотворного, потому что иначе бы случилось мордобитие.

А более флегматичный Мамунт просто пожал плечами и сказал, что Сергея Николаевича тоже не касается, какие там у них, Димки с Мамунтом, дела с Масяней, просто он считает, что девчонку обидели зря, но теперь девчонке уже все равно, а народ ждет продолжения рассказа, и нужно поскорее дорассказывать и идти спать, потому что завтра рано поутру возвращаться в лагерь вместе с Масяней. (И где, подумала я, ваш рассказ придется повторять еще неоднократно, сначала начальнику и начспасу, потом следователю из Недогорска, потом родным Масяни, потом своим родным и друзьям дома.)

-Не будешь перебивать, дорасскажу, - раздраженно отозвался Сергей Николаевич. Помолчал, вспоминая, потом более спокойным голосом продолжил. – Даже с учетом того, что Масяня лезла с верхней страховкой, мы эту стенку ползли семь часов. Масяня очень быстро уставала махать тяпками, ее все время приходилось ждать. Каждый бур по десять минут выкручивала. А когда дошла до ключа, уже почти на самом верху, там всего полверевки остается до скал, дело совсем застопорилось. Масяня никак не могла забраться наверх. Пришлось мне подходить и буквально выталкивать ее, а Мамунт вытягивал сверху. Потом уже легко добрались до скал и там пошли двумя двойками. На скалах Масяня чувствовала себя гораздо лучше и увереннее, но опять устроила скандал, когда я не дал ей снять кошки и лезть в ботинках. Мы добрались до ребят, которые уже расчистили площадку для ночевки.

На Шхаре я не была, но прекрасно знала по описаниям и рассказам, что это было за место для ночевки. Скальная полочка два на полтора с нависающим козырьком, который частично защищал от шальных камней и ледопадов – полка находилась прямо под лавиносборником. Для палатки места на этой площадке слишком мало, поэтому народ размещается прямо в спальниках. Сверху накрываются какой-нибудь пленкой, и всю ночь имеют уникальную возможность стучать зубами и любоваться панорамным видом Большой Стены и ледника; в хорошую погоду со стены виден даже наш лагерь “Мижирги”.

По словам Сергея Николаевича и Мамунта, так было и на этот раз. Запыхавшихся Сергея Николаевича и Масяню ждала станция и накрытый стол – Мамунт и Шумахер постарались, приготовили суп и чай, и даже еще не все съели к приходу второй связки. На полке разместились сравнительно непоздно, часу в восьмом, спать было еще рано, двигаться было особо некуда, оставалось только трепаться и любоваться восходом луны. В эту ночь было полнолуние, луна занимала полнеба, оба, и Мамунт, и Сергей Николаевич это отметили, потому что было так светло, что для всех необходимых манипуляций даже фонарики не нужно было зажигать.

Тут один из спасателей задал вопрос, который уже некоторое время вертелся у меня на кончике языка:

- А кто Масяню к станции пристегивал?

- Сама, - одновременно ответили оба. Важность вопросов и ответов связанных с самостраховкой Масяни, понимали все. Мамунт, обдумывая каждое слово и явно стараясь вспомнить мельчайшие детали, рассказал следующее:

Масяня сразу встегнулась в станцию обоими усами самостраховки. Какие были карабины, он, Мамунт, точно не помнит, но можно посмотреть – все, что осталось от Масяни, они сняли и засунули в свои рюкзаки. Карабины Масяни помнил зато Сергей Николаевич. Карабины были Black Diamond, муфтующиеся; Он потому это помнил, что еще раз проверил на ночь, хорошо ли все три карабина замуфтованы.

Еще кто-то спросил, кто с кем спал. В обычной ситуации такой вопрос вызвал бы смех и нормальные пошлые шутки, но этой ночью никто даже не улыбнулся.

- Масяня спала между Шумахером и Сергеем Николаевичем, - сразу ответил Мамунт. – Я спал слева от Шумахера, по другую сторону от Масяни. Все спали головой к скале, ногами к ущелью и довольно близко друг к другу. Так теплее, да и полочка довольно маленькая и с легким наклоном в сторону ущелья. Вы же тут все ее знаете, ноги там практически висят над пропастью. Перед сном Димка в шутку пожелал нам всем не улететь ночью вниз. Утром мы проснулись, а Масяни нет. Мы сначала не поняли, в чем дело. Решили, может, она сдуру решила пойти пописать и выстегнулась.

- Я даже, грешным делом, подумал, что она решила нам всем доказать, какая она крутая и полезла наверх одна, - добавил Сергей Николаевич. – Но потом мы покричали, посмотрели вверх и вниз, увидели, что все ее вещи на месте. А Масяни нет. Поверить не могли, что она могла вот так выстегнуться и улететь. Но, похоже, так и было. Наверное, ночью, во сне или спросонья, забыла, где она находится.

У меня опять появилась куча вопросов, и опять меня опередили:

- А кто-нибудь ночью просыпался или что-нибудь слышал? И еще, кто утром первый проснулся и увидел, что ее нет? – выпалил Костик.

Я почти забыла о его присутствии на нашем импровизированном допросе. Оглядевшись, я увидела, что никто из тех, кто был в хижине, когда мы пришли, не лег спать, хотя времени было уже часа три утра. За исключением, разумеется, накачанного транквилизаторами Шумахера. Человек двадцать, в основном завсегдатаи “Мижирги”, и спасатели.

-Я ночью очень крепко спал и ничего не слышал, - поспешил ответить Сергей Николаевич. – Знаю, что это странно, потому что мы спасли совсем рядом, но устал я изрядно, да и перенервничал с этой Масяней.

- Димка ничего не слышал, я его уже спрашивал. Димка всегда ночью спит, как убитый, его добудиться никакими силами невозможно, да еще храпит погромче любого водопада, - улыбнулся Мамунт. – Я сплю довольно чутко (только не со мной, подумала я, но я воздержалась от комментариев), но тоже ничего не слышал. Утром стал расталкивать Шумахера (я у нас всегда будильником работаю), смотрю, с другой стороны Сергей Николаевич нагибается и кричит: “Масяня улетела”. Я сначала не понял, потом не поверил... дальше он уже все рассказал.

- Я сказал не “Масяня улетела”, а “Масяни нет”, - поправил СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ - Откуда мне было знать, что она улетела. Я, так же, как и ты, проснулся, повернулся вас будить, вижу пустое место. Мы орали, орали, звали ее, звали... Когда поняли, что звать бесполезно, сразу вышли на связь, передали на Хижину и в лагерь о том, что произошел несчастный случай. Потом собрали все вещи, масянины тоже, и спустились вниз, на сбросы. Начали искать сами, тут ребята-спасатели пришли и доктор... Дальше вы знаете.

В хижине наступила тишина. Становилось очевидно, что произошел дурацкий, абсолютно нелепый несчастный случай. Никого, даже саму Масяню, невозможно было обвинить в небрежности или несоблюдении правил альпинистской безопасности. Никто не может отвечать за то, что он делает во сне. И все же... Я очень интересовалась сомнологией на третьем курсе, даже курсовую писала на эту тему. Во сне мы ведем очень активную жизнь, но проистекает она в основном в нашем мозгу. Очень редко даже самые сумасшедшие сновидения, в которых мы куда-то мчимся или с кем-то сражаемся, выражаются в движениях. Ну разве дернем ногой или рукой во сне. Или пробормочем пару слов... Ведь наверняка у вас такое бывало, что вы хотите закричать – и крик застывает в горле. Хотите побежать – и не можете сделать ни шагу. И все потому, что это происходит во сне, когда наши мышцы совершенно расслаблены. А чтобы человек во сне дотянулся до карабинов, раскрутил оба, выстегнул их из станции... это или правда спросонья, или если человек лунатик какой-нибудь. Но Масяня явно не была лунатиком, она была совершенно здоровой девушкой со здоровой психикой. Судя по рассказу ребят, довольно стервозной, но стервозность никакого отношения к отклонениям психики не имеет.

Народ еще хотел посмотреть на карабины и самострах Масяни, которые мы перед уходом со сбросов засунули в рюкзак Мамунту (почему-то желания посмотреть на саму Масяню не возникло ни у кого). Мамунт, который буквально с ног валился от усталости, уже было полез за своим рюкзаком, но старший из спасателей, серьезный карпатский дядя со смешной фамилией Подопригора, остановил его, сказал, что всем пора спать, карабины и прочие вещдоки могут подождать до завтрашнего дня, и вообще нечего их лишний раз лапать, может, там отпечатки пальцев какие есть, все снесем в лагерь, запрем в КСП и пусть ждет следователя.

Все прекрасно понимали, что следствие, как в 90% несчастных случаев в альпинизме – если не произошло вопиющей халатности или массовой гибели – будет исключительно формальным. Приедет следователь из Недогорска, поговорит с парой свидетелей, выпьет с начальником и с начспасом, заберет вещдоки и уедет, а дело закроют с пометкой “несчастный случай, виновных нет”, - или какие там у них в уголовном департаменте формулировки. Тем более, - думала я, уже засыпая, - в данном случае все настолько черным по белому, настолько однозначно, что даже самый дотошный следователь не нашел бы повода для открытия уголовного дела.

Заснуть окончательно мне не удалось. Кто-то подполз ко мне в полумраке хижины и начал что-то жарко шептать мне в ухо. По смутно вырисовывавшейся в темноте одежде и по голосу я узнала Костика. Что ему от меня понадобилось в этот предутренний час, я примерно представляла, поэтому изготовилась ударить ему коленкой в пах, причем как-нибудь поаккуратнее, чтобы не задеть только что затянувшийся шов (проклятая клятва Гиппократа! вечно из-за нее приходится быть слишком гуманной!). Спасла Костика только моя замедленная спросонья реакция и скорость, с которой он говорил – и совсем не про любовь.

- Чиж, послушай, Чиж, просыпайся, нам нужно срочно поговорить, в этом деле с Масяней что-то не так, ты видишь, как они все нервничают, они что-то недоговаривают, не могла она выстегнуться, с ней что-то другое случилось.

(Между прочим, Чиж – это никакой не ник, не институтское прозвище и даже не дань уважения творчеству Сергея Чигракова. Чиж – это моя фамилия. Лена Чиж. Пациенты в моей московской больнице называют меня Елена Владимировна. Здесь меня так зовет только начальник лагеря. Для всех остальных я Чиж или доктор).

Костик продолжал делиться со мной своими ужасными подозрениями, а у меня опять зрело желание нанести ему смертельный удар – уже не за посягательство на мою честь, а за посягательство на мой сон. Балда, Шерлок Холмс несчастный, ему плевать, какой меня ждет день – мне нужно будет придумывать, куда деть тело Масяни в лагере, потом нужно будет ехать или лететь вместе с ней в Недогорск на судмедэкспертизу, потом наверняка писать и подписывать вместе с тамошним патологоанатомом кучу заключений. И это уже не говоря о том, что никуда я не сходила, и когда меня опять отпустят с боевого поста на восхождение, неизвестно. Ни на Масяню, ни на ее спутников я злиться не могла, поэтому вся моя злость сосредоточилась на Костике.

Бить я его не стала, но послала очень далеко. Он чуть не заплакал, явно не ожидал такой реакции, он ведь со всей душой, для общего дела. Мне его стало жалко, и я пообещала, что мы все-все-все обсудим завтра по дороге, и он сможет изложить мне все свои страшные подозрения, и мы обязательно разоблачим всех злодеев.

Я наконец-то заснула, и под утро мне снилось, что я выстегиваюсь из станции и лечу куда-то вниз, что Сергей Николаевич злорадно хохочет и кричит: “надо было меня слушаться”, потом мне приснилось, что Костик с Мамунтом бьются на дуэли, оба в плащах мушкетеров, а потом я проснулась, и увидела, что в Хижине уже никого нет, с улицы в полуоткрытую дверь льются потоки солнечного света и слышны голоса собирающихся вниз и вверх альпинистов.

Глава 3

Рыцари рюкзака и карабина оставили мне завтрак и живое письмо в лице Костика. Который отрапортовал, что спасатели, Мамунт, Шумахер и СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ понесли Масяню в лагерь, и не стали меня будить, потому что я все равно налегке их быстро догоню. Костик терпеливо выжидал, пока я дожевывала свои бутерброды, допивала чай и собирала рюкзак. Когда мы двинулись вниз, он преданно заглянул мне в глаза, проверяя, можно ли излагать свою теорию, и не получит ли он опять по башке. Я благосклонно кивнула:

- Ну, Костик, рассказывай, что ты там придумал.

- Чиж, я ничего не придумал, я все проанализировал, и вот смотри: Мамунт и Шумахер друзья, так?

- Мммм.

- А Сергей Николаевич и Масяня, они разве друзья? Она ведь погибла, а о мертвых либо хорошо, либо ничего, а он ее все равно грязью поливает. И упрямая она, и лазить не умеет, и стерва. Чего же он, спрашивается, с ней ходить согласился? Ну допустим, он в Москве с ней не встречался, и уже здесь, на Кавказе, выяснилось, что они несовместимы – так какого же лешего они продолжали ходить вместе и поперлись на Шхару?

Я ничего не ответила, потому что задавалась теми же вопросами.

-Потом, - продолжал воодушевленный моей молчаливой поддержкой Костик, - с какого боку здесь Шумахер с Мамунтом? Их-то она чем привлекла? А уж Мамунт с Сергеем Николаевичем друг друга просто на дух не переносят, спрашивается, почему.

-Ну, тут причины могут быть всякие, может, люди разные, может, из-за масяниной смерти распсиховались...

-Вот-вот, - победно подхватил Костик, - и чего они из-за масяниной смерти распсиховались? Если это просто несчастный случай, то им не привыкать, а они друг на друга как волки кидались, сегодня с утра чуть не подрались.

-Да? – заинтересовалась я, - Из-за чего?